Ведущий программы «Такая работа» Тимур Олевский в прямом эфире поговорил с экономическим и социальным географом Натальей Зубаревич о бедности в России, а также о том, какое влияние на положение людей оказали пандемия коронавируса, рост мировых цен на продовольствие и недостаточная поддержка правительства.
Отчего дорожают сахар, масло и мука и что с этим делать
Начнем с сахарного песка. В сельском хозяйстве бывают две беды — плохой урожай и хороший.
У нас в 2018 году был плохой урожай сахарной свеклы, 40 миллионов тонн. А в 2019 — 54 миллиона тонн, и это суперрезультат. И сахар в 2019 году со страшной силой подешевел.
А в 2020 году наши разводители свекловичного сырья сократили объем посевов. И вдруг погода опять сказала — бац!
И урожай провалился. И сейчас мы с вами вышли по ценам на сахар, с учетом инфляции, на уровень [неурожайного] 2018 года.
Теперь про муку, хлеб и подсолнечник — наше основное экспортное сырье. Есть понятие [длительных] суперциклов. Они связаны, в том числе, с ценами на продовольствие.
Сейчас в связи с пандемией и другими причинами цены на продовольствие на мировом рынке растут.
Одна из причин — не слишком хороший урожай, прежде всего масличных культур (но не только) в некоторых странах. В общем, сейчас на глобальном рынке начался повышательный суперцикл.
Россия — очень крупный экспортер зерна, мы давно и много вывозим подсолнечную семечку: его производство с 2010 по 2020 год у нас выросло в три раза.
Мы — хорошие, большие экспортеры. И когда у вас есть такой шикарный глобальный рынок, то конечно, вы везете свой товар туда, где продавать выгоднее.
Наверное, [в этом отношении] нужны какие-то регуляторные меры.
Но самая глупая из них — это заморозка цены. Это просто Советский Союз. И это мера политическая, она к экономике отношения не имеет.
Есть специальный измеритель — количество калорий, которое вы должны получить за месяц. Проще говоря, это продовольственная корзина, по которой Минтруда рассчитывает, сколько стоит набор продуктов.
Ну надо понимать, что это за продовольственная корзина. В ней, привожу по памяти, примерно 28% хлеб и хлебобулочные изделия, крупы, макароны. И еще 20% — овощи, картошка.
Дальше рассчитывается сумма, необходимая для получения трех тысяч с небольшим килокалорий, и умножается на два — ее «накидывают» на непродовольственные товары и оплату услуг.
Вот это и есть прожиточный минимум. Он считается отдельно по каждому региону, и является в России [официальной] чертой бедности.
В среднем по стране это 11 тысяч рублей: от 20 с лишним тысяч на Севере до 9,5 тысяч в самых «дешевых» регионах.
С 2021 года мы поменяли методику счета, перешли на европейские критерии — от [расчета] абсолютной бедности к относительной.
Уровень относительной бедности показывает, насколько вы живете существенно хуже нормы, за которую взята середина, медиана: 50% живет лучше, 50 — хуже.
В западных странах от медианы отмеряют 60%: живешь на 40% хуже медианы — значит, бедный.
Но в Российской Федерации мы изобрели велосипед: у нас теперь относительный критерий бедности — 44% от медианных доходов населения. И это абсолютно идеальная [для государства] цифра. Она точно совпадает со старым прожиточным минимумом в рублях. Ничего не поменялось.
Это официальный уровень бедности. Таких людей у нас, по замерам Росстата, во втором квартале 2020 года было 13,5 процентов.
Напоминаю, что в том самом втором квартале государство дважды выплатило 10 тысяч рублей на каждого ребенка.
Это многим российским семьям дало возможность заткнуть дыры в бюджете.
Как обеднели россияне в пандемию коронавируса
До эпидемии у нас официальный уровень бедности был примерно 12,5%. В «ковид» — где-то 13,5%.
По официальным данным, каждый пятый ребенок в России живет в бедной семье — то есть так называемая бедность детей составляет 20%.
Формально бедных пенсионеров у нас нет, потому что им доплачивают до регионального прожиточного минимума. Но если бабушка живет вместе с матерью-одиночкой и ее двумя детьми, то, сами понимаете…
Есть расчеты, которые делаются на больших массивах опросов, выборочного наблюдения за доходами населения. Последнее крупное исследование было в 2017 году, на 160 тысяч человек; на таком массиве данных уже можно моделировать, добавлять изменения в занятости, экономике и смотреть, как это влияет на семьи.
А совсем недавно мои коллеги из Вышки выпустили замечательный доклад, где промоделировали ситуацию на сентябрь 2020 года.
У коллег [из Вышки] бедных на их модельных расчетах получается побольше, чем у Росстата. У них выходит, что если бы выплат на каждого ребенка не было, уровень бедности детей был бы 32%. А так он 24%.
При этом все социологические «фабрики» измеряют так называемую субъективную бедность. То, что люди думают про себя [и свой уровень жизни] сами.
И в этих измерениях базовый вопрос — на что вам хватает денег. До «ковида» Росстат говорил, что на продукты не хватает 1% населения. На продукты хватает, но нет денег на одежду и обувь — 14%.
У 48-49%, говорит нам Росстат, на еду и одежду как-то хватает, но уже товары длительного пользования — холодильник, телевизор — не по карману.
А дальше вот [измерялись] люди, которые говорили: «Да нет, нам на это хватает более-менее, но вот когда надо купить машину, дачу, квартиру — это большие проблемы». Их было за 30%, а сейчас 21%.
То есть, вся кривая распределения съехала в сторону большей бедности.
Почему? У самых бедных очень высокая иждивенческая нагрузка. Много детей, мало работников. Среди бедных очень высокий процент работающих в неформальном секторе экономики.
Но те, кто съехал из лучшей части — это наш российский, городской, относительно образованный класс, который работает в основном в секторе услуг, а не в промышленности.
А уж как посыпался в ковид российский сектор услуг! Люди потеряли или работу, или зарплату, согласившись на худшие заработки.